Люди, события, идеи… Документы апреля. Иван Васильевич Небурчилов (1847-1910)

111 лет назад, 27 апреля (10 мая) 1910 г. в Иваново-Вознесенске скончался Иван Васильевич Небурчилов – скромный торговец, оставивший огромные средства на благотворительные цели в пользу города Иваново-Вознесенска. Небурчилов не принадлежал к числу виднейших городских фабрикантов и не имел даже собственного дома в Иваново-Вознесенске, довольствуясь скромной съемной квартирой. Тем невероятней выглядит сумма, оставленная им городу на благотворительные цели – почти 1 млн. руб.

Начнем повествование издалека, а именно – с прадеда Ивана Васильевича. Казенный крестьянин деревни Зименок Хрипелевской вотчины Нерехтского уезда Прокопий Савельев Небурчилов был причислен к шуйскому купечеству 3-й гильдии по указу Владимирской казенной палаты от 12 ноября 1828 г. Он дал подписку «жительство иметь с семейством в г. Шуе и без пашпорта не отлучаться, государстванныя и общественныя повинности платить бездоимочно». К этому времени Прокопию Савельевичу было уже 72 года. Вместе с ним перешли в шуйское купечество его жена Акулина Васильевна, 69 лет, сын Василий, 35 лет, его жена Екатерина Ивановна, 38 лет и внук Василий Васильевич, 9 лет. Прокопий Савельевич скончался от «водяной болезни» 19 февраля 1830 г. и был погребен на шуйском Троицком кладбище. Его сын, Василий Прокопьевич впервые заявился в шуйское купечество 3-й гильдии в декабре 1830 г. с капиталом в 8 тыс. руб. В своем прошении он отмечал, что получил капитал после умершего «родителя». Одновременно Небурчиловы приобретают недвижимость в Шуе – 9 октября 1830 г. жена Василия Прокопьевича, Екатерина Ивановна, за 1 тыс. руб. купила у мещанки Е.В. Пряхиной землю с деревянным флигелем на ней в 39-м квартале г. Шуи. На этой земле был немедленно возведен двухэтажный каменный дом, ставший родовым гнездом Небурчиловых. В описи недвижимых имуществ шуйских жителей 1830 г. за Небурчиловым уже значится «дом каменной двоэтажной» размером 32 на 16,5 арш. При нем располагался деревянный флигель (9 на 7,5 арш.), а также надворные хозяйственные постройки – амбар, баня, погреба, сарай и конюшня.

Отец нашего героя, Василий Васильевич Небурчилов женился 30 апреля 1839 г. на 16-летней дочери шуйского купца Анне Ивановне Корноуховой. Поручителями в браке выступили представители известных купеческих фамилий – кинешемский купец А.Н. Погодин, юрьевский и шуйский купеческие сыновья В.Е. Баранов и К.Е. Кокушкин. А уже 12 июня следующего 1840 г. у молодоженов появился первый сын – Иван. Но прожил первенец недолго, скончавшись через четыре месяца, 10 октября 1840 г. Дочь Анна появилась на свет 21 ноября 1841 г., но также прожила лишь чуть более трех недель. 8 марта 1843 г. на свет появилась третья дочь Василия Васильевича и Анны Ивановны – Александра. Ее ждала весьма удачная судьба – она вышла замуж за делового партнера отца, Е.А. Попова и целый ряд их детей стали весьма яркими и незаурядными людьми. Через два года, 17 марта 1845 г. года у Василия Васильевича появилась дочь Мария. Ну и наконец, 8 марта 1847 г. родился главный герой нашего рассказа – Иван Васильевич Небурчилов. Если крестными всех прежних детей Василия Васильевича были дед – В.П. Небурчилов и купеческая жена О.И. Баранова, то Ивана крестил также Василий Прокопьевич и другая представительница семейства Барановых – Анна Васильевна.

После восстановления судоходства на Тезе в июле 1837 г. в Шуе начался настоящий «фабричный бум», которого не избежал и В.П. Небурчилов. В июне 1841 г. он приобретает общественную землю на р. Сехе по Ивановской дороге (не ней был выстроен деревянный дом), а в марте 1843 г. покупает у соседки, мещанки П.И. Мотоховой, усадебную землю на углу, на которой строит каменное фабричное заведение. Вскоре после этого Василий Прокофьевич повышает социальный статус: если в 1841 г. он еще значился купцом 3-й гильдии, то после строительства фабрики переходит уже во 2-ю гильдию. Первая жена Василия Прокопьевича, Екатерина Ивановна, скончалась на исходе весны 1842 г. А уже 12 февраля 1843 г. 48-летний Василий Прокопьевич женился вторично. Его избранницей стала 32-летняя Александра Федоровна Маракушева, дочь купца 2-й гильдии Ф.И. Маракушева. Таким образом, Василий Прокопьевич окончательно укрепился в шуйском купеческом мире, связав свою семью с виднейшими представителями местной деловой элиты. Их первая дочь, Хиония, родилась уже 1 января 1844 г. 16 февраля 1845 г. у Василия Прокопьевича родился сын Константин (умер через четыре месяца, 3 июля 1845 г.) и наконец, 19 марта 1846 г. появился будущий продолжатель шуйской ветви Небурчиловых, сын Иван. Его крестными, как и старшей сестры Хионии, стали брат В.В. Небурчилов и купеческая жена М.В. Маракушева. Василий Прокопьевич скончался 9 августа 1856 г. Завещание он составил еще за год до этого – 12 октября 1855 г., «нередко бывая подвержен болезненным припадкам, и в таком ненадежном состоянии здоровья, вспоминая о смерти, что рано или поздно она посетит меня, как предел, уже неизбежный для каждого». Всю свою недвижимость, а также все движимое имущество он оставил своей жене Александре Федоровне. Наделение наследством их детей он предоставлял ее доброй воле, выделив лишь сыну, Ивану Васильевичу, как благословение, фамильные иконы – образа Тихвинской Богоматери и Боголюбской Богоматери.

Василий Васильевич еще в 1848 г. торговал вместе с отцом, а уже в следующем году отделился от него, перечислившись в купечество 3-й гильдии г. Могилева. В своем завещании Василий Прокопьевич упоминал, что при отделении его сын был им «награжден вполне». 30 сентября 1848 г. он дал ему отказную запись с условием в отцовское имение «больше не вступаться». А после возникновения Вознесенского посада в 1853 г. Василий Васильевич перешел в вознесенское купечество. В обывательской книге Вознесенского посада 1857 г. отмечено, что он занимался ситцевой торговлей, собственности в самом посаде не имел, проживая в селе Иванове, и выборных должностей не исполнял. В марте 1878 г. отец и сын Небурчиловы приписались в московское купечество, но в январе 1887 г. Иван Васильевич вновь вернулся в иваново-вознесенское купечество – уже по 2-й гильдии. Василию Васильевичу удалось весьма удачно выдать замуж своих дочерей – старшая, Александра Васильевна, 13 октября 1863 г. стала женой управляющего фабрикой Куваевской мануфактуры, 28-летнего Евграфа Александровича Попова, а младшая, Мария Васильевна, 16 января 1869 г. вышла замуж за вознесенского купца 1-й гильдии, Якова Константиновича Буркова. Для 48-летнего Буркова этот брак был уже вторым, и он был ровно вдвое старше своей невесты. Поручителями по новобрачным выступили брат жениха Иван, известный московский купец А.П. Гуськов, Сергей Ефимович Бубнов (отец будущего наркома просвещения, А.С. Бубнова) и брат – Иван Васильевич Небурчилов.

Очевидно, незадолго до этого Василий Васильевич Небурчилов перебирается на жительство в Москву. Об этом свидетельствуют материалы дела о наследстве ивановской крестьянки Федоры Ивановны Бурылиной. Она скончалась в марте 1870 г. в Москве. Еще 6 июня 1868 г. покойная дала В.В. Небурчилову «запродажную запись» на свой земельный участок в с. Иванове на Балаганной ул. (330 кв. саж.) и каменный дом с участком на Панской ул. (450 кв. саж.). Вся эта недвижимость была продана Небурчилову за 3 тыс. руб. Бурылиной она досталась от ее матери Александры Васильевны по купчим от 2 марта 1866 г. и 21 февраля 1868 г. Но сама А.В. Бурылина считала эти документы недействительными, о чем от ее имени заявила в суд другая ее дочь – Татьяна Ивановна. В своем заявлении в суд от 18 июля 1870 г. она недвусмысленно намекала, что никаких денег умершая от Небурчилова так и не получила, поскольку из «огромного капитала» в 3 тыс. руб. после смерти не осталось «ни одного гроша» – Небурчилов доставил в Иваново лишь ключи и платье покойной. Владимирский окружной суд на заседании 12 января 1871 г. взял сторону Бурылиной, отказав в иске Небурчилову. К сожалению, данных о торговой деятельности Василия Васильевича и его сына – Ивана Васильевича, сохранилось немного. Из материалов разобранного выше дела можно понять лишь, что большую часть времени Небурчиловы проводили в Москве, где занимались посреднической торговлей. Выяснению их деловых и родственных связей должен помочь анализа текста самого знаменитого завещания Ивана Васильевича Небурчилова.

Оно было оформлено 17 марта 1910 г. Нотариус И.К. Невский был приглашен для этого в дом Селивановской на Панской ул. (ныне – ул. Маяковского, 9). Свидетелями стали крестьяне д. Себерной М.В. Богатов, с. Тейкова В.К. Макарин и с. Парского Г.Г. Щукин. По этому завещанию хозяйка дома, в котором проживал Небурчилов, О.А. Селивановская, получила 100 тыс. руб. Сестра Небурчилова, Мария Васильевна Буркова, его крестницы Елизавета Евграфовна Цветаева и Анастасия Евграфовна Архангельская получили по 50 тыс. руб., такая же сумма была завещана племянницам Небурчилова Марии Яковлевне Ладыженской и Людмила Евграфовне Тиховой. Племянники Небурчилова Николай, Сергей и Александр Евграфовичи Поповы получили по 25 тыс. руб. Капитал в 300 тыс. руб. государственными процентными бумагами вкладывался в одно из кредитных учреждений «для выдачи получаемых с них процентов беднейшим из служащих и рабочих» Куваевской мануфактуры в Иваново-Вознесенске, либо служащим того же предприятия, утратившим работоспособность «за старостью и болезнью». Выдача процентов должна была ежегодно производиться Правлением Куваевской мануфактуры по праздникам св. Пасхи и Рождества Христова. Остальной капитал Небурчилов отказывал Иваново-Вознесенску «на устройство моего имени лечебных учреждений и на их обеспечение», а также на учреждение стипендий «в местных учебных учреждениях по назначению душеприказчиков». Последними назначались виднейшие представители делового мира «русского Манчестера»: купец Николай Геннадьевич Бурылин, мануфактур-советники Александр Иванович Гарелин и Сергей Николаевич Полушин и потомственные почетные граждане Николай Николаевич Зубков и Дмитрий Геннадьевич Бурылин.

Нетрудно заметить, что автор завещания был тесно связан с Куваевской ситценабивной мануфактурой, членом правления которой он являлся весьма длительное время. Основателем этого предприятия был Яков Ефимович Куваев (1756-1833), продолжателями его дела стали сын Иван Яковлевич, а затем внук, Харлампий Иванович (1827-1867). Именно при последнем начинается резкий рост производства на фабрике, до того не входившей в число крупнейших ивановских предприятий. Если в 1862 г. на ней работало лишь 86 рабочих, а сумма годового производства составляла 21 тыс. руб., то уже к 1874 г. сумма производства возросла до 278 тыс. руб., к 1880 г. – до 683 тыс. руб., к 1886 г. – до 955 тыс. руб., а к 1890 г. – до 4447 тыс. руб. К 1902 г. годовой объем производства на Куваевской мануфактуре составлял почти 11 млн руб., на предприятии работал 1981 чел. Резкий рост производства не в последнюю очередь связан с успешным управлением предприятием Николаем Геннадьевичем Бурылиным, мужем дочери и наследницы Х.И. Куваева, Надежды Харлампиевны, к которому фабрика перешла в управление с 1872 г. В 1887 г. было основано паевое товарищество, в котором ведущую роль играли те же Бурылины – они имели 486 паев из 500. Видным их помощником был управляющий фабрикой Евграф Александрович Попов (имевший 5 паев в товариществе), входивший в число богатых представителей нежинской греческой общины, перебравшихся в Иваново-Вознесенск. А И.В. Небурчилов, также входивший в Правление Куваевской мануфактуры, был его шурином – братом жены Александры Васильевны. Соответственно, распорядителем своего огромного состояния Небурчилов назначил управляющего Куваевской мануфактурой Н.Г. Бурылина.

Остальные наследники Небурчилова принадлежали к семействам двух его сестер – Марии Васильевны Бурковой и Александры Васильевны Поповой. Сама Мария Васильевна, а также ее дочь Мария Яковлевна Ладыженская получили по 50 тыс. руб. (отец Марии Яковлевны, Я.К. Бурков скончался 6 июля 1895 г.). Отметим, что проживали сестра и племянница Небурчилова в знаменитом особняке К.Д. Буркова (ул. Пушкина, 29/12), в котором в 1900 г. родилась известная французская писательница Натали Саррот (Н.И. Черняк). Остальные капиталы получили дети Евграфа Александровича Попова (их мать, Александра Васильевна скончалась почти за три десятилетия до этого). По 50 тыс. руб. получили племянницы Небурчилова – Елизавета, Анастасия и Людмила (первые две были еще и его крестницами). Все они оказались людьми замечательной судьбы. Елизавета Евграфовна Попова (р. 1 октября 1865 г.) стала женой знаменитого историка Дмитрия Владимировича Цветаева (1852-1920), управляющего Московским архивом Министерства юстиции, а соответственно – теткой знаменитой поэтессы М.И. Цветаевой (1892-1941). Анастасия Евграфовна Попова (р. 1 декабря 1869) стала женой известнейшего историка древнерусской литературы, профессора, члена-корреспондента Академии наук А.С. Архангельского (1854-1926). Не менее знаменит и супруг Людмилы Евграфовны Поповой (1874-1956). Гавриил Андрианович Тихов (1875-1960) – в будущем известнейший астроном, член-корреспондент Академии наук, с 1897 г. готовил будущую жену к поступлению в заграничный университет, а в апреле 1898 г. стал ее мужем. Людмила Евграфовна стала верным спутником жизни выдающегося ученого, работала астрономом-наблюдателем в Пулковской обсерватории. Из трех племянников Ивана Васильевича, получивших по его завещанию по 25 тыс. руб., самым известным оказался Николай Евграфович Попов (1878-1929) – человек необычной и замечательной судьбы, знаменитый российский летчик и воздухоплаватель. Незадолго до смерти Небурчилова, 13 декабря 1909 года он совершил свой первый самостоятельный вылет на аэроплане «Райт» (на аэродроме Жювизи под Парижем), а 27 марта 1910 г. получил первый приз и диплом пилота-авиатора на авиационных соревнованиях в Каннах. Вскоре, в конце апреля 1910 г. на первой авиационной неделе в Петербурге он установил рекорд высоты (600 м). К слову, Иван Васильевич был крестным не только Елизаветы и Анастасии Поповых, но и их брата Николая (р. 11 июня 1878 г.), но в своем завещании знаменитого авиатора выделять не стал.

Неожиданно малые пожертвования получили церковные общины: «на поминовение самого Небурчилова и его родственников» в иваново-вознесенские церкви Владимирской женской общины и Введенскую было отказано по 10 тыс. руб. А вот Крестовоздвиженская церковь, где Небурчилов числился прихожанином, не получила ничего. Справедливость пришлось восстанавливать душеприказчикам. В сентябре 1910 г. они внесли в Иваново-Вознесенское отделение Государственного банка вклад в 5 тыс. руб. на имя Крестовоздвиженской церкви: половина процентов с него должна была поступить в пользу церкви, а половина – в пользу ее причта. А вскоре вклад был увеличен вдвое – на заседании городской Думы 23 ноября 1910 г. глава душеприказчиков Н.Г. Бурылин заявил, будто «близкие к Небурчилову люди уверяли его, что тот выражал сожаление, что не внес в завещание такого же назначения в Крестовоздвиженскую церковь, как в другие». Две другие ивановские церкви, напомним, получили капитал размером в 10 тыс. руб., и Дума приняла решение довести до той же суммы и капитал приходской церкви, на кладбище которой упокоился Небурчилов. Памятник ему был заказан городскими властями: 10 сентября 1910 г. Дума приняла решение «в знак глубокой признательности за щедрый дар городу» поставить памятник на могиле И.В. Небурчилова за счет городского общества, ассигновав на это 5 тыс. руб. Заупокойная литургия и панихида по усопшему состоялась в день его памяти (20 марта 1911 г.) в Крестовоздвиженской церкви. А памятник с надписью «Ивану Васильевичу Небурчилову от благодарных граждан Иваново-Вознесенска» появился на кладбище через три года после смерти благотворителя: он был освящен 21 апреля 1913 г. после литургии и панихиды в Крестовоздвиженской церкви.

При погребении Небурчилова замечательную речь сказал священник Крестовоздвиженской церкви Александр Иванович Охотин. Он отмечал, что его прихожанин «жил в последние годы простым частным скромным обывателем». По его словам, Небурчилов, «зарабатывая честным трудом значительные средства, не увлекался современной роскошью, не дозволял себе никаких излишеств, не расходовал попусту и на ветер денег, но довольствовался только самым необходимым». Подобные черты обыватель нередко принимает за жадность и осуждает, но Небурчилов «копил и берег средства» вовсе не по скупости, «а из желания после своей смерти облагодетельствовать наш город и служащих одной фабрики». Таким образом, окружавший Небурчилова в последние годы образ «скупого старца» рассеивался – «он лишал себя многого потому только, что сознавал, что всякий даром израсходованный рубль может быть впоследствии употреблен на благо ближних». Внушительная сумма, завещанная усопшим Иваново-Вознесенску, по мнению священника, «была бы заметна не только в нашем незначительном городе, но даже и в столице». Небурчиловская жертва была тем важнее для растущего фабричного центра, что он «имел много самых существенных и неотложных нужд», которые никак не могли быть удовлетворены даже «с большим обременением обывателей». Небурчиловский же миллион «при разумном использовании может далеко подвинуть вперед благоустройство города». Не меньшим было, по мнению Охотина, и нравственное значение пожертвования: «Всем известно, какое отношение существует у фабричных, а особенно в последние годы, к богачам и капиталистам. Зависть, злоба и ненависть». Он полагал, что жест Небурчилова позволит рабочим понять, что «богачи заботятся не только о себе, но думают и о них, думают в самые последние дни своей жизни – перед смертию, оставляют на их пользу все свое богатство». Это осознание, по его мысли, должно было стать «средством к примирению бедных с богатыми». Напрасные надежды... Не менее бесплодными, впрочем, были и надежды Охотина на «положительный пример» Небурчилова для других городских толстосумов – свой капитал они рассчитывали завещать отнюдь не обществу, а своим чадам, в отличие от бездетного Небурчилова.

Итак, Иван Васильевич Небурчилов скончался 27 апреля 1910 г., спустя чуть более месяца после составления своего знаменитого завещания, в возрасте 63 лет. Разумеется, весть о диковинном завещании вскоре разнеслась не только по Иваново-Вознесенску, но и по всей стране. На нее откликнулись даже «Московские ведомости». В статье неизвестного автора от 9 мая 1910 г. Небурчилов именовался «одним из виднейших представителей ситцевого царства, принимавшим самое близкое и деятельное участие в развитии ситценабивного дела в русском Манчестере». Его относили к числу «ветеранов», создававших ивановские предприятия и в конечном итоге, сформировавших Иваново-Вознесенск как «крупнейший в России фабричный центр». Небурчилов якобы «оставил по себе добрую память своим сердечным отношением к меньшей братии – к фабричным рабочим». Не забыл он их и по смерти, отказав в их пользу капитал 300 тыс. руб. Еще 500 тыс. руб. им было якобы пожертвовано на устройство больницы «для тех же рабочих», и не менее 1 млн руб. – «на благоустройство Иваново-Вознесенска». Автор был уверен, что Небурчилов «очень желал устроить в городе водопровод, так как вода протекающей здесь р. Уводи совсем загрязнена фабричными отбросами и вредна для употребления». Он явно был не слишком осведомлен о ситуации и выдавал желаемое за действительное: больница должна была строиться как раз на 1 млн, оставшийся городу на благотворительные цели, а о водопроводе ни слова в завещании не было (хотя дискуссии о его строительстве в Иваново-Вознесенске шли уже не первый год).

Ну и самое главное – Небурчилов точно не входил в число «ситцевых королей» Иваново-Вознесенска. Жил он уединенно, снимал приличную, но отнюдь не шикарную квартиру (свидетелями при оформлении завещания стали его соседи – лица, не принадлежавшие даже к среднему городскому классу). Дома в городе Небурчилов давно не имел. В раскладочной ведомости 1892 г. за ним обозначен деревянный дом, каменная палатка и флигель на Куваевской Задней ул. (ныне – ул. Садовая, район детсада № 15), но к 1899 г. эта скромная недвижимость была им продана. Даже назначенный первым душеприказчиком глава Куваевской мануфактуры Н.Г. Бурылин, хоть и знал усопшего, но явно не слишком близко, и в последние годы с ним не общался. Когда два года спустя после смерти Небурчилова брат Николая Геннадьевича Дмитрий, также один из душеприказчиков, начал сбор биографических материалов о выдающихся деятелях г. Иваново-Вознесенска, ему практически ничего не удалось выяснить о Небурчилове. И.Ф. Токмаков, занимавшийся сбором биографических материалов для книги «История Иваново-Вознесенска», перенес в свою справку о Небурчилове сведения (как мы помним, весьма неточные) из «Московских ведомостей» и их пришлось корректировать по «устным источникам». Но Н.Г. Бурылин знал лишь о том, что Небурчилов принимал в свое время «деятельное участие в сбыте мануфактурного товара в Иваново-Вознесенске, в особенности с фабрики Куваевской мануфактуры». В последнее время он жил на покое. По его словам, Небурчилов «был всегда так скромен и не выделялся ни на каких собраниях», так что казался мало знавшим его людям «мелким торговцем».

Соответственно, возникает вопрос об источниках небурчиловских миллионов. Первый из них указать нетрудно – это ростовщичество. В деле о завещании Небурчилова сохранились сведения о двух его должниках. 6 ноября 1900 г. в конторе ивановского нотариуса М.В. Наумова была совершена закладная по займу от Небурчилова И.Т. Соколову 1 тыс. руб. из 6% годовых. В залоге у Небурчилова оказалась земля с постройками на Покровской ул. Расчет по этой закладной был произведен 1 декабря 1907 г. А вот другой должник полного расчета не произвел. Плесский мещанин Д.С. Потепалов 23 января 1905 г. занял у Небурчилова 1 тыс. руб. на 4 года под 7%, а 12 сентября 1906 г. – такую же сумму на 3 года. В залоге оказался участок земли по Соковской ул. в 121 кв. саж. с постройками (два деревянных флигеля и надворные постройки). Это имение было куплено Потепаловым у мещанина И.Ф. Полушина 26 января 1905 г.

Таким образом, обе ссуды были даны под покупку недвижимости, которая на рубеже XIX-XX вв. шла нарасхват в стремительно растущем Иваново-Вознесенске. Вот только расплатиться Потепалову так и не удалось – всего им было выплачено 1885 руб. долга. 25 января 1912 г. он обратился в городскую Думу с просьбой сложить с него оставшийся долг. Потепалов уверял, что Небурчилов по случаю его нужды сам предложил дать ему денег, потому что он работал на него в течение 12 лет. Если бы ему стало известно, что работодатель во время своей болезни приехал в Иваново-Вознесенск, он немедленно явился бы к нему лично и «наверное», получил бы прощение долга за обещание «вечно поминать» благодетеля, но полагал «что он лежит в Москве». В связи с этим он просил городские власти сложить с него долг «в память почившего». Имение он купил ветхое, постоянно требующее ремонта, семья состояла из 7 чел., «дети подросли и хочется их поучить». Потепалов полагал, что Небурчилов просто забыл о его долге, «а то бы он простил». А вот власти оказались не столь благосклонны к просителю. 10 апреля 1912 г. Думой было принято решение рассрочить долг 700 руб. на 4 года по 175 руб. Естественно, эти мизерные займы не составляли главного источника небурчиловских капиталов. Но мелкое ростовщичество предполагает и выдачу более крупных займов, доход с которых мог быть уже более значительным. Кроме того, заявление Потепалова свидетельствует, что в последние годы Небурчилов значительную часть жизни проводил в Москве и вряд ли серьезно интересовался насущными проблемами Иваново-Вознесенска. Поэтому в завещании назначение огромного пожертвования городу фактически, отдано «на откуп» душеприказчикам, гораздо лучше осведомленным о городских нуждах.

В связи со всеми этими обстоятельствами возникает важный вопрос – о скопчестве Небурчилова. Странный старик, малоизвестный городскому деловому миру, ведущий скромную незаметную жизнь, проживающий большей частью в Москве, не владеющий промышленными предприятиями, вдруг жертвует городу огромную сумму. Поневоле задумаешься об источниках ее накопления. А главное – о причинах странного безбрачия благотворителя. В тот время наличие семьи для взрослого дееспособного мужчины было практически обязательным. Отсутствие ее намекало на некие умственные или физические недостатки. Иван Васильевич, как известно, ни жены, ни детей не имел. В этой связи любопытным представляется указание известного журналиста того времени И.А. Волкова на скопчество «шуйской фамилии Небурчиловых». В статье 1928 года он писал: «Я помню одного из этих небурчиловских скопцов-изуверов. Это был (не помню теперь его имя) огромного роста мужчина, могучего телосложения и с каким-то бабьим дряблым лицом, и к тому же он имел чисто бабий, визгливый и тонкий голос. Говорят, что его ещё в ранней молодости кастрировали чадолюбивые родители».

В «шуйской фамилии Небурчиловых» к началу XX в. (а Волков уехал в Ярославль в 1905 г.) было всего трое мужчин – дядя и полный тезка «нашего» Ивана Васильевича, также Иван Васильевич Небурчилов имел жену Анну Ивановну (р. 1860*) и детей – Зинаиду (р. 1881*), Николая (р. 1882*) и Алексея (р. 1886*). На роль «огромного роста мужчины с дряблым лицом» не подходит ни один их них – Николай и Алексей Ивановичи были явно молоды для типа, описанного Волковым. Так что речь в его заметках, несомненно, идет именно об иваново-вознесенском Небурчилове – Иване Васильевиче. Не будем здесь повторять известных всем легенд об огромном могуществе и несметных богатствах секты скопцов. Отметим лишь, что после указа 1842 г. о назначении каторги за скопчество постепенно начинается упадок движения, которое с 1860-х гг. «перестает быть массовым и жизнеспособным явлением». Что касается Василия Васильевича, то он приобщился к скопчеству, вероятно, в 1850-х гг. в Иванове или Москве. С этим связано прекращение пополнения его семейства и странная история безбрачия единственного сына – Ивана Васильевича.

Завещание И.В. Небурчилова было утверждено Владимирским окружным судом 8 июля 1910 г. 7 сентября 1910 г. душеприказчики докладывали в Думу, что «за выдачей 770 тыс. руб. разным лицам» на городские нужды осталось 972,5 тыс. руб. (всего номинального капитала было 1899,7 тыс. руб., но ценность процентных бумаг оказалась ниже их номинальной стоимости). Все эти средства были помещены в Московский учетный банк. В обширном докладе душеприказчиков от 22 ноября 1910 г. впервые были изложены предназначения почти миллионного капитала, отказанного на городские благотворительные учреждения. Было предположено со следующего года учредить 16 стипендий имени завещателя в городских учебных заведениях: по 2 стипендии размером по 2 тыс. руб. в средних (реальном училище, женской и мужской гимназиях и школе колористов) и по 2 стипендии размером по 1 тыс. руб. в низших (механико-техническом училище, торговой школе, шестиклассном и четырехклассном училищах). Также планировалось строительство Небурчиловской богадельни – 40 тыс. руб. предназначалось на ее постройку, и такая же сумма уходила в число «неприкосновенного капитала», проценты с которого должны были обеспечивать содержание богадельни. На оставшиеся деньги предполагалось построить детскую и заразную больницы. Душеприказчики просили городские власти выделить участок земли для богадельни по Всесвятской ул. (ныне – ул. Ермака, 47), а для больниц – близ Благовещенской единоверческой церкви (ныне – ул. Парижской Коммуны). В Думу также был представлен проект постройки богадельни.

Это предложение рассматривалось городской Думой 23 ноября 1910 г. и было найдено «отвечающим столько же воле завещателя, сколько и интересам городского населения». Для постройки богадельни было решено отвести вторую половину участка, первая часть которого уже была отведена под строительство приюта для слепых им. М.А. Скобенниковой (всего 1575 кв. саж.). Для постройки больниц был отведен участок до 5 дес. в том месте, о котором ходатайствовали душеприказчики. Строительство богадельни оказалось самым несложным делом из задуманных душеприказчиками. Проект ее устава был представлен городским властям 5 марта 1911 г., а одобрен Думой уже через три дня, на заседании 8 марта. Предназначалась она «для призрения престарелых лиц обоего пола, не имеющих средств к жизни и неспособных по старости и физическим недостаткам к труду, преимущественно из уроженцев Иваново-Вознесенска». Планировалось содержать при ней до 70 чел., но число это корректировалось в зависимости от имеющихся средств председателем Благотворительного общества, на баланс которого она передавалась после окончания строительства. При этом городские власти оставляли за собой право в случае «существенных упущений или неправильных действий» изъять управление богадельней из его ведома. Питомцам богадельни бесплатно предоставлялось отопление, освещение, стол и «все необходимое». В случае болезни они переводились в одну из городских больниц. Прием и исключение питомцев осуществлялся Правлением Благотворительного общества. Ежегодно в день памяти и кончины И.В. Небурчилова (20 марта и 27 апреля) в богадельне совершались панихиды в его честь.

Закладка этого здания состоялась 15 мая 1911 г. после панихиды по Небурчилову, совершенной в Спасской церкви, а уже через неполный год, 27 апреля в 1912 г. законченное здание богадельни было принято у подрядчика городским общественным управлением. Здание было 2-этажным: на первом располагалось 9 комнат для питомцев, ватер-клозет, умывальная, кухня, комната прислуги и покойницкая, а на втором – также 9 комнат, ватер-клозет и умывальная, зал и комната заведующей. Для обсуживающего персонала был построен каменный одноэтажный флигель во дворе (4 комнаты и ватер-клозет). Также имелось одноэтажное каменное здание для служб: 2 погреба, баня, дровяной навес, хлев и птичник, сушилка для белья. Все помещения имели электрическое освещение. В новопостроенное здание были переведены питомцы богадельни Благотворительного общества, а первым «новичком» стал А.Е. Рыбаков 83 лет, принять которого 2 мая 1912 г. просила у Благотворительного общества городская управа. Богадельня была принята городским общественным управлением у Благотворительного общества 27 февраля 1917 г. В ней оказалось 52 женщины и 14 мужчин (отмечалось, что число питомцев можно довести до 90 чел.). Обсуживали их пять человек: экономка М.П. Селевина, кухарка М.П. Волкова, две няни и дворник. При этом жалование экономки составляло 50 руб., а кухарки и нянек – по 20 руб. в мес. «при готовом столе и квартире».

Правила о небурчиловских стипендиях были разработаны уже в ноябре 1910 г., но городской властью утверждены лишь 11 марта 1911 г. Стипендиаты выбирались педагогическим советом и представлялись попечительством на утверждение Думы. При этом право претендовать на стипендию имели лишь только «лучшие ученики из беднейших уроженцев г. Иваново-Вознесенска». Проценты с капиталов, выделенных на стипендии, предназначались для взноса платы за право обучения, при наличии остаточных сумм, они могли выдаваться стипендиатам в качестве пособия. При этом первое заявление на получение стипендии им. И.В. Небурчилова последовало уже 3 декабря 1910 г. В.А. Лейкина просила стипендию на продолжение образования ее детям: 13-летний Петр обучался в реальном училище, а 12-летний Андрей и 9-летняя Екатерина – в гимназиях. После смерти мужа в феврале 1908 г. она осталась «с пятерыми детьми при самых ограниченных средствах». Естественно, ответа на это прошение не последовало, поскольку выплаты стипендий планировались, лишь начиная со следующего учебного года: капитал на стипендии был внесен душеприказчиками 17 сентября 1911 г.

Наиболее стремительно на предложение о капитале отреагировало начальство торговой школы: уже 16 сентября 1911 г. ее педсоветом к получению стипендий были рекомендованы ученики 3 кл. – Василий Пахров и 2 кл. – Василий Клубышев, а 4 октября обе эти кандидатуры были утверждены городскими властями. На заседании 22 ноября 1911 г. Думой была утверждена также кандидатура учащегося 2 кл. механико-технического училища Якова Боброва, выдвинутая педсоветом училища 4 ноября 1911 г. А на заседании 2 декабря «отцам города» были представлены стипендиаты, избранные педсоветами реального училища (23 сентября 1911 г.), школы колористов (16 сентября 1911 г.) и женской гимназии (15 ноября 1911 г.). Только здесь городские власти спохватились, что поскольку на стипендию выдвигается лишь по одному кандидату – Дума не может осуществить свое право избирать их из нескольких лиц. Последовала просьба представить по несколько кандидатов на каждую стипендию, со сведениями об их успехах в учебе, а также материальном положении. Училищное начальство понимало это требование далеко неодинаково: на одних кандидатов представлялись только сведения об успеваемости, на других – краткие сведения о родителях, а в ряде случаев в Думу пересылались даже оригиналы прошений о стипендиях, поступавших в училища.

Так поступило начальство Иваново-Вознесенской мужской гимназии: 31 января 1912 г. ее директор препроводил в городскую Думу пять прошений на потенциальных стипендиатов, с приложением сведений об их учебных успехах, «поведении, внимании и прилежании». Кандидатами оказались ученики 2 кл. Николай Секирин, Виталий Журавлев, Сергей Лебедев и Александр Малков, а также обучавшийся в 3 кл. Николай Зубков. Родитель Лебедева Александр Андреевич не хотел оставлять сына «на полдороге начатого образования». В этом году он уволился с фабрики Товарищества И. Гарелина и перебрался на работу в Москву. Финансовое благополучие семьи (жена и четверо детей) подорвала его 7-месячная безработица, болезнь жены и переезд. Кроме того, он остался должен прежнему работодателю 800 руб., выплачивая по 25 руб. в мес. У П.Л. Секирина кроме сына Николая, учившегося в гимназии, образование получали еще двое детей – сын в реальном училище, а дочь – в женской гимназии. У М.В. Журавлева в различных учебных заведениях и вовсе обучалось 5 детей из 8, а сам он в свои «преклонные лета» (61 год), остался уже без постоянного заработка. 47-летний гравер Куваевской мануфактуры В.С. Малков имел 11 детей. Шестеро из них обучались: 21-летний Владимир уехал в Санкт-Петербургский политехнический институт, а в Иваново-Вознесенске, кроме гимназиста Николая, учились еще два сына (в реальном и начальном училищах) и 2 дочери (в гимназии). Один из сыновей (17-летний Николай) пошел по отцовским стопам, поступив на Куваевскую мануфактуру. Мать Николая Зубкова, вдова А.Л. Зубкова, осталась без средств после смерти мужа и проживала на фабрике наследников Н.Ф. Зубкова. Принимая во внимание успехи в учебе, педсовет гимназии 30 января 1912 г. выдвинул в качестве главных кандидатур на получение стипендии Виталия Журавлева и Александра Малкова. Но Дума в данном случае проявила волю, сменив одного кандидата: на ее заседании 14 февраля 1912 г. закрытой баллотировкой вторым стипендиатом, вместе с Малковым, был избран Сергей Лебедев (видимо, на гласных оказало должное воздействие душещипательное прошение его отца).

На педсовете в реальном училище 12 декабря 1911 г. потенциальными стипендиатами были избраны: Александр Рязанов (1 кл.), Николай Делюсин (2 кл.), Виктор Кочергин (3 кл.) и Александр Кондаков (4 кл.), а от школы колористов были выдвинуты всего три ученика – Сергей Захаров, Петр Борисов и Николай Удалов. В женской гимназии 12 декабря 1911 г. для получения стипендии были избраны: Варвара Секирина (5 кл.), Лидия Кабатова, Зоя Гусева и Антонина Голубева (все – 4 кл.). 14 февраля 1912 г. на основе представленных сведений об успеваемости Дума выделила стипендии в реальном училище – Рязанову и Кочергину, в школе колористов – Захарову и Борисову, а в женской гимназии 14 марта – Голубевой и Кабатовой. Таким образом, полностью был поддержан лишь выбор педсовета школы колористов (третий кандидат, Николай Удалов, оказался уж слишком плох). В остальных случаях Дума меняла первоначальное решение педсовета – в реальном училище вместо Николая Делюсина стипендию получил Виктор Кочергин, а женской гимназии вместо Варвары Секириной – Антонина Голубева. Кстати, одно прошение об обучении в гимназии поступило непосредственно в управу: 5 февраля 1912 г. в гласный управы П.Н. Голиков просил выделить стипендии его дочери Клавдии, поступившей в 1 кл. женской гимназии. Он жаловался на скромное жалование и расстроенное здоровье, которое не позволяет ему содержать четверых детей. Старший при этом страдал неизлечимым недугом и обучался в Санкт-Петербурге в школе глухонемых. «Родительский долг» требовал от него «дать образование своим детям, как залог будущаго счастия и воспитать честных граждан, как для общества, так и для государства». Впрочем, это прошение, как поданное не по адресу, осталось без ответа.

В городском четырехклассном училище 19 декабря 1911 г. кандидатами на стипендию были избраны ученики 1 кл. Петр Делюсин и 2 кл. Павел Григорьев. А когда Дума в ответ потребовала увеличить число кандидатов, педсовет 12 февраля 1912 г. сообщил, что «иных кандидатов на стипендию, подходящих под правила, указать не представляется возможным». В результате Думе пришлось 28 февраля 1912 г. утвердить эти кандидатуры, возбудив одновременно ходатайство об изменении положений о стипендии «в том смысле, что к уроженцам Иваново-Вознесенска должны принадлежать только стипендиаты, а не их родители». Последнее положение, как видно, сильно сужало круг потенциальных стипендиатов в учебных заведениях города, стремительно пополнявшегося выходцами из разных местностей Российской империи. Вследствие таких послаблений в следующем году в механико-техническом училище на одну свободную стипендию обнаружилось сразу 7 кандидатов: на педсовете 16 ноября 1912 г. были названы Михаил Пономарев, Александр Игнатичев, Иван Козлов, Андрей Пошехонов, Иван Репин, Иван Блескин и Александр Забаев. Городская Дума 12 февраля 1913 г. остановила выбор на Игнатичеве. Через год число кандидатов на свободную стипендию (освободившуюся после выпуска Якова Боброва), снизилось до троих претендентов: прошения о выдаче стипендии направили мещане А.А. Щудров, Е.С. Щибров и Е.И. Ковалев. Но педсовет училища, на заседании 25 ноября 1913 г. рассмотрев «успехи» возможных кандидатов – учеников Ивана Щиброва, Николая Щудрова (оба – 1 кл.) и Михаила Ковалева (4 кл.) – не признал возможным представить их Думе на утверждение (средний балл у Щудрова составил 2,7, у Щиброва – 3,2, а у Ковалева – 2,6). Но Думой все же был избран «лучший из худших» кандидатов – на заседании 20 декабря 1913 г. стипендиатом бал назван Иван Щибров. Торговая школа 22 ноября 1912 г. вместо окончившего курс стипендиата Сергея Пахрова представила нового – третьеклассника Василия Невейкина, а после просьбы о расширении числа кандидатур, 6 февраля 1913 г. дополнила список первоклассником Георгием Серебряковым. Средний балл у первого был несколько выше, чем у второго (3,5 против 3,3). Невейкин воспитывался теткой, получающей жалование 20 руб. в мес., а Серебряков – матерью-портнихой. Кроме ремесла, доход ей приносили сдаваемые в доме комнаты (9 руб. в мес.) и фабричное пособие на двух детей (5 руб. в мес.). 12 февраля 1913 г. городская Дума согласилась с выбором педсовета, избрав в стипендиаты Василия Невейкина.

А вот строительство городской заразной и детской больницы оказалось проектом долгоиграющим и весьма непростым в реализации. Уже в ноябре 1910 г. душеприказчиками были запрошены статистические сведения о заболеваемости в городе заразными болезнями за последние 4 года. А в феврале 1911 г. были составлены вопросные листы, разосланные ведущим городским врачам и членам общественного управления. В них предлагалось дать заключение «о необходимом числе отделений заразной больницы, размерах отделений по каждому роду болезни, как для взрослых, так и для детей». Эти листы требовалось вернуть душеприказчикам к 26 февраля 1911 г. Первое обсуждение проекта больницы состоялось на соединенном совещании городской управы и медицинской комиссии уже 25 февраля 1911 г. На него прибыли заступающий место городского головы П.Г. Кашинцев, пять думских гласных, двое членов управы и шестеро врачей (Н.А. Фролов, А.Е. Напалков, П.А. Алявдин, М.Н. Красовский, М.М. Взоров и С.И. Полыковский). Отметим, что врачом был и один из думских гласных, К.И. Дементьев. Таким образом, в обсуждении больничного проекта принял участие весь цвет иваново-вознесенской медицины. Были намечены размеры будущих отделений больницы: скарлатинное – 25 коек, сифилитическое – 15, коревое, туберкулезное, тифозное – по 10, дифтеритное, оспенное, дизентерийное, рожистое – по 5. Также 3 койки планировалось выделить на «сомнительный» барак, и еще 2 – на «смешанный». Таким образом, было запланировано обслуживание 95 «заразных» коек, причем предполагалось, что «нет надобности строить отдельные помещения для больных заразными болезнями детей». Эти койки должны были разместиться в пяти бараках (туберкулез; скарлатина; оспа и сифилис; корь, дифтерия и рожа; дизентерия, смешанный и сомнительный). Кроме того, планировалось строительство запасного барака, отдельной приемной для больных, прачечной и бани, а также дезинфекционной камеры. Последняя должна была «обслуживать не только нужды больных, но и всего города ввиду отсутствия этого учреждения». Вопрос о кухне, помещении для прислуги и квартирах для служащих пока оставался открытым. Детская больница была задумана в более скромном размере – 20 коек для терапевтических больных и 5 для хирургических. А от устройства специальной детской амбулатории и вовсе было решено отказаться.

Эти соображения были изложены на совместном собрании душеприказчиков с участием П.Г. Кашинцева и городских врачей, состоявшемся уже через три дня, 28 февраля 1911 г. в 3 часа дня в доме Н.Г. Бурылина. На это заседание прибыл еще более обширный «медицинский десант» – кроме участников собрания 25 февраля, его пополнили врачи больницы для мастеровых М.М. Романов, К.И. Протопопов, П.Ф. Францев, А.П. Иванов и Г.И. Смирнов, а также врачи Куваевской больницы П.А. Фролов, В.В. Можевитин, Б.Ф. Лебедев и В.К. Кордэ. Назначение бараков была серьезно пересмотрено. Неизменным остался скарлатинный барак (количество коек в нем было увеличено до 26: 4 – для взрослых и 22 – для детей), а также коревой (10 коек) и рожистый (5 коек). При последнем должен был располагаться изолированный сифилитический барак (количество коек в нем было снижено до 10). Число коек в дифтеритном бараке было, напротив, увеличено до 10 (2 – для взрослых и 8 – для детей). При нем планировалось разместить и смешанный барак на 5 коек. «Сомнительный барак» должен был вмещать 4 однокоечных изолятора. Таким образом, были проигнорированы оспа, тиф, туберкулез и дизентерия. Зато «на случай могущих вспыхнуть больших эпидемий» планировалось сооружение двух 20-коечных запасных бараков. При больнице необходимо было выстроить целый ряд дополнительных помещений: сторожку, баню, конюшню и каретный сарай, погреба, общую кухню. Отдельный дом для квартир служителей включал квартиру главного врача с пятью комнатами, небольшую квартиру смотрителя и помещение для восьми фельдшеров с общей столовой. Отдельное помещение устраивалось еще для 15 служителей (сиделок) – также с общей столовой. Наконец, больничный комплекс включал морг и часовню, а также помещение для центрального отопления. При отдельной прачечной устраивались две дезинфекционных камеры: паровая и паро-формалиновая. Вокруг больницы планировался «санитарный пояс» шириной почти в 15 м, «на котором должны быть разбиты аллеи и высажены деревья». Были высказаны и соображения относительно внутреннего устройства палат. На каждого больного должно было приходиться 38,8 куб. м воздуха, площадь на койку составляла 8 кв. м, а высота палат планировалась не менее как в 4,2 м. Все постройки необходимо было возвести из кирпича, с бетонными потолками и перегородками, также «желательным» представлялось устройство для всех зданий паро-водяного центрального отопления и вентиляции. Относительно детской больницы дискуссии вызвало лишь соотношение хирургических и терапевтических коек – было внесено предложение число увеличить число первых до 10 засчет сокращения терапевтических до 15.

Итоги этого совещания были доложены городской Думе 8 марта 1911 г. Стоимость сооружения заразной больницы душеприказчики определяли в 324 тыс. руб., детской больницы – в 60 тыс. руб. На «обзаведение» больниц необходимым оборудованием планировалось потратить скромную сумму в 16 тыс. руб. А 500 тыс. руб. должны были составить неприкосновенный капитал, годовые проценты с которого (до 19 тыс. руб.) предназначались для содержания больниц. Возник естественный в такой ситуации вопрос о том, в какую сумму содержание столь масштабных медицинских учреждений обойдется городскому бюджету. Н.Г. Бурылин предполагал, что вместе с процентами с 500-тысячного капитала «будет достаточно сумм, которые город затрачивает на борьбу с эпидемиями». Это вызывало определенные сомнения, но на тот момент думские гласные оказались захвачены всеобщей эйфорией, заявив, что «город не остановится перед небольшими приплатами к тому, что уже расходует на борьбу за заразными болезнями». Было постановлено выразить полное согласие на осуществление предложений душеприказчиков и «благодарить их за ясное понимание городских нужд и за меры, направленные к их удовлетворению».

Вскоре (27 марта 1911 г.) состоялось собрание душеприказчиков по поводу выбора места для постройки больниц. Наиболее удобным был признан участок, прилегающий к старой городской больнице параллельно ул. Благовещенской (размером 5,46 га). Душеприказчики немедленно объявили конкурс на лучший проект постройки больницы. Проект устройства больницы, разработанный на заседании 28 февраля 1911 г., был размножен типографским способом и 27 марта разослан всем, изъявившим желание принять участие в конкурсе (более 100 лиц) с планом земельного участка, отведенного под строительство. При этом проект был несколько расширен и дополнен. В частности, согласно ему детская больница должна была включать 20 коек в терапевтическом отделении и 10 – в хирургическом. В ней обязательно предусматривалась приемная, операционная, кабинет врача и комната фельдшера, а также помещение для жилья 4-х сиделок. Вознаграждение победителю составляло 2 тыс. руб., обладателю 2-го места – 1 тыс. руб., а 3-го места – 500 руб. А 1 июля 1911 г. душеприказчики информировали участников, что к проекту необходимо приложить еще и строительную смету. Они отмечали, что составление проекта постройки детской больницы будет обязанностью тех, кто получит премии за проект заразной больницы. На бланках рассылалось это обращение с указанием цен на строительные материалы в Иваново-Вознесенске.

К 1 октября 1911 г. было получено 16 проектов. Для их оценки через Московское архитектурное общество были приглашены специальные эксперты – А.А. Латков и А.Е. Сергеев. Если второй был малоизвестным архитектором, то Александр Афанасьевич Латков (1863-1949) являлся весьма заметным зодчим, специализировавшимся на проектах церковных построек в русском стиле. Их заключение было зачитано на собрании жюри 22 декабря 1911 г., посвященном присуждению премии за лучшие проекты. В состав высокой комиссии, кроме душеприказчиков Небурчилова, вошли городской голова Н.С. Лаханин, врачи А.Е. Напалков и С.И. Полыковский, гласные Думы И.А. Кулаков и В.П. Малахов. Также на собрание были приглашены владимирский губернский архитектор С.Н. Федоров, иваново-вознесенский городской архитектор С.В. Напалков, архитектор Строгановского училища А.А. Галецкий, и главные врачи двух главных городских больниц (мастеровых и Куваевской) – К.И. Дементьев и Н.А. Фролов. После того, как был зачитано заключение московских экспертов, «частично согласясь с ним, а частично и разойдясь», собравшиеся решили 1-ю премию присудить проекту под девизом «Золотое Яблоко», 2-ю – проекту «Лира», а 3-ю – проекту А.И. Клейна и А.В. Розенберга.

Между тем в городе назревал вопрос о расширении родильного приюта. В докладе на собрании городского Медицинского общества 5 марта 1909 г. врач А.Е. Напалков констатировал, что в течение последних двух лет в городском приюте в среднем находились 18 женщин (при 16 штатных койках), а в Гарелинском родильном приюте в 1908 г. – 18 «родильниц» (при 10 штатных койках). Исходя из этого, он заключил, что «приюты достигли крайних пределов деятельности». Но даже при этом в 1907 г. из всех родившихся в городе детей (4573 чел.) приютами было принято лишь половина (49,47%). Наиболее целесообразным выходом из ситуации Напалкову представлялось открытие 3-го родильного приюта. Председатель Медицинского общества П.А. Алявдин направил доклад коллеги городскому голове Н.Г. Бегену 10 июля 1909 г. А в следующем году тревогу забил заведующий Гарелинским приютом – врач В.К. Кордэ. 28 февраля 1910 г. он сообщал М.А. Гарелиной, что при наличии 10 штатных коек, в приюте в среднем находилось 20 женщин, а иногда число их доходило до 40. Сопроводив это письмо в управу 17 марта 1910 г., М.А. Гарелина предлагала перевести родильный приют в помещение старой городской больницы, которое должно было освободиться в результате открытия больницы им. Х.И. и Е.О. Куваевых (начала работу 17 апреля 1910 г.). Вновь проблема расширения городского приюта поднималась в докладной записке о нуждах родильного приюта, направленной А.Е. Напалковым в Думу 29 сентября 1911 г. Он сообщал, что здание действующего городского приюта рассчитано на 500 родов в год, тогда как в 1910 г. было произведено 1686 родов. Эта записка была доложена на заседании врачебно-санитарной комиссии 12 октября 1911 г. Расширение здания существующего приюта было признано невозможным по техническим причинам. А строительство нового здания (на 40 коек) не могло начаться без дополнительных источников финансирования, поскольку переполненный текущими расходами городской бюджет потянуть его никак не мог. В этой ситуации и было решено обратиться к душеприказчикам И.В. Небурчилова.

Здесь впервые прозвучало мнение, что предполагаемые душеприказчиками ассигнования на обеспечение заразной и детской больниц (проценты с капитала в 19 тыс. руб. и городские «эпидемические» суммы в 8 тыс. руб.) отнюдь не покроют реального расхода на их содержание, вследствие чего «функционирование этих больниц в полном объеме окажется невозможным». В связи с этим врачебно-санитарная комиссия предложила отказаться от устройства детской больницы, сократить размеры заразной (до 75 коек), а на освободившиеся средства устроить родильный приют, приняв его на содержание городского бюджета. Существующее здание приюта планировалось отдать под запасные заразные бараки. Мотивировалось это тем, что «в открытии детской больницы такой острой нужды, как в родильном приюте, не ощущается». Уже 26 октября 1911 г. это предложение поддержала городская Дума. Один из ее гласных, В.А. Дилигенский, внес контрпредложение – не отказываясь от постройки детской больницы, сократить размеры обеих больниц на 40 коек и на освободившиеся средства устроить приют. Но мнение это поддержано не было – в таком случае «повисал в воздухе» вопрос о недостаточном содержании больниц, озвученный на заседании врачебной комиссии 12 октября 1911 г.

Таким образом, к исходу 1911 г. небурчиловские душеприказчики оказались перед дилеммой – с одной стороны, был уже разработан проект и смета на постройку заразной больницы, с другой – городские власти предлагали радикально изменить его, выделив освободившиеся суммы на сооружение нового родильного приюта. Участок для больницы был обмежеван 13 и 25 апреля 1912 г. В межевании приняли участие архитектор П.А. Трубников, член управы А.И. Трофимов, городской инженер И.И. Керпе и землемер А.П. Конюхов. 5 июля 1912 г. душеприказчики доложили городской Думе о результатах своего решения. Они постановили построить общую городскую больницу им. И.В. Небурчилова (предназначенную как для взрослых, так и для детей), взяв за основу проект-победитель под девизом «Золотое яблоко», «причем не меняя существа проекта, уменьшить число коек до 75». А два запасных корпуса на 40 коек они планировали «приспособить на 45 коек для терапевтических и хирургических больных». В эти корпуса предполагалось перевести больных из старой городской больницы. В таком случае старое здание больницы можно было использовать для расширения родильного приюта. Вопрос о детской больнице и амбулатории вплоть до постройки общей оставался открытым. Душеприказчики предоставляли Думе окончательный проект постройки и смету, составленную впрочем, не автором проекта, а «приглашенным художником-архитектором П.А. Трубниковым». Строительство зданий и коммуникаций (электричество, отопление, вентиляция, канализация и водопровод) должно было обойтись в 410-420 тыс. руб., устройство участка – в 24 тыс. руб., а оборудование больницы – в 30 тыс. руб. Таким образом, стоимость больницы увеличилась сравнительно с первоначальным проектом почти на 150 тыс. руб. Вскоре в Думу поступили 9 чертежей проекта под девизом «Золотое яблоко» и 10 чертежей разработанного на его основе проекта П.А. Трубникова со сметами к ним.

Уже через неделю, 12 июля 1912 г. это предложение рассматривалось на очередном заседании врачебно-санитарной комиссии. Ее мнение гласило, что для улучшения медицинского дела в Иваново-Вознесенске, необходимо устроить, прежде всего, заразную больницу и увеличить размеры родильного приюта. На втором плане – строительство амбулатории, и лишь на третьем – терапевтическо-хирургической больницы. Главным аргументом было значительное увеличение содержания новой терапевтическо-хирургической больницы: если старая больница по смете на 1912 г. обходилась городскому бюджету в 8351 руб., то содержание новой (на 45 коек) – по самым скромным подсчетам должно было составить 22,5 тыс. руб. Еще больше сложностей вызывал вопрос о переустройстве здания старой больницы под родильный приют, решение которого требовало также значительных денежных вложений. С этой целью специальная комиссия 25 июля 1912 г. произвела произведен осмотр городской больницы, выяснив, что «обращение здания старой больницы под родильный приют вызовет затраты на приспособление здания, которые не оправдаются выгодами» (размер приюта увеличивался лишь на 11 коек). На новом заседании врачебно-санитарной и финансовой комиссий 26 июля 1912 г. приводились следующие данные: в Куваевской больнице при 95 койках в среднем ежедневно занято 70, в старой больнице – при 20 койках занято 18, а в родильном же приюте при 16 койках – 24. Эти факты неопровержимо свидетельствовали, что «острой нужды в устройстве терапевтическо-хирургической больницы не ощущается», тогда как приют требовал немедленного расширения (до 40 коек). При этом со строительством нового родильного приюта старый мог быть приспособлен под амбулаторию. В связи с этим было решено от прежнего мнения не отступать, поддержав предложения, выдвинутые 26 октября 1911 г.

На следующее заседание врачебно-санитарной и финансовой комиссий, состоявшееся 12 августа 1912 г., были приглашены душеприказчики Небурчилова. Прибыть на него они не смогли – С.Н. Полушин отсутствовал, а Гарелин, Зубков и Д.Г. Бурылин отбыли на земское собрание в Шую. Свое мнение они изложили в специальном письме от 1 августа 1912 г. Душеприказчики согласились отказаться от строительства хирургического корпуса, оставив лишь терапевтический (на 20 коек), построить амбулаторию и отпустить на строительство родильного приюта 30 тыс. руб. с тем, чтобы ему было присвоено имя И.В. Небурчилова. Таким образом, решался вопрос об увеличении городских расходов на содержание больницы. Амбулаторию было решено устроить в корпусе № 7, уменьшив его размер. После строительства терапевтического корпуса в него можно было перенести старую больницу, а помещение городской обратить на нужды города. Это предложение было принято городскими властями 7 августа 1912 г. Через 10 дней была создана Комиссия для разработки проекта расширения приюта, в которую вошли 5 городских врачей (А.Е. Напалков, П.А. Алявдин, К.И. Дементьев, В.К. Корде и С.И. Полыковский). Проект расширения приюта был представлен ей 14 ноября 1912 г. Старое здание приюта предполагалось полностью отвести под послеродовое отделение, увеличив число коек в приюте с 16 до 24. 29 марта 1913 г. проект перестройки приюта стоимостью в 30 тыс. руб. был утвержден Владимирским губернским правлением. В мае смета была повышена до 38,5 тыс. руб., а поскольку душеприказчики Небурчилова выделить дополнительную сумму на строительство отказались, решением Думы 18 июня 1913 г. число коек в приюте было сокращено до 22, что удешевило работы. Они были закончены лишь летом 1914 г. Таким образом, длительные обсуждения проекта расширения родильного приюта привели к ничтожным ассигнованиям, которые позволили увеличить его вместимость лишь на 6 коек.

Планы и чертежи нового проекта заразной больницы были представлены душеприказчиками в Думу 15 ноября 1912 г. Подряд на строительство больницы получила контора М.К. Млынарского, приступившая к подготовительным работам в середине марта 1913 г. Строительство корпусов больницы было оценено в сумму 298 тыс. руб., устройство отопления и вентиляции с котельной – в 119 тыс. руб., водопровода и канализации – в 34 тыс. руб., электрического освещения – в 13 тыс. руб. Закладка Небурчиловской больницы была назначена на 23 апреля 1913 г.: она должна была начаться в 11-30, после окончания литургии в Покровском соборе. Приглашения на это знаменательное событие получили все гласные городской думы и члены управы. Таким образом, первое озвучивание плана строительства больницы от ее закладки отделили два с половиной года, вместившие горячие прения по проекту между медицинской общественностью, душеприказчиками и городскими властями. В ходе дискуссий грандиозные планы душеприказчиков постепенно «съеживались» и не в последнюю очередь по той причине, что у городских властей просто не было свободных средств для содержания столь обширных медицинских учреждений. Но Небурчиловской больнице так и не суждено было открыться после окончания постройки. В июле 1914 г. грянула Первая Мировая, и внутреннее положение в России стало стремительно меняться. Не обошли стороной эти изменения и Иваново-Вознесенск. Уже 27 сентября 1914 г. небурчиловские душеприказчики сообщали городским властям, что Общество фабрикантов и заводчиков обратилось к ним с просьбой ускорить отделку корпусов № 2, 4 и 7, в которых планировалось разместить лазарет для больных и раненых воинов. Впрочем, планам фабрикантов не суждено было осуществиться. 30 сентября 1914 г. состоялось постановление городского распорядительного комитета, согласно которому корпуса № 2, 5 и 7 были отведены под расквартирование воинских частей.

На совещании 4 ноября 1914 г. душеприказчики постановили, что все работы по отделке этих корпусов должны быть приостановлены – они передавались городскому управлению в том виде, в каком находились к этому моменту. Для описи их были уполномочены Д.Г. Бурылин, П.А. Трубников и поверенный душеприказчиков В.А. Дилигенский. По этой описи городское управление должно было сдать корпуса «по миновании в них надобности» (то есть после перевода солдат в другие казармы). От городской управы для описи были направлены И.К. Мужжавлев и исполняющий обязанности городского инженера П.А. Барсков. 19 ноября 1914 г. объединенной комиссией был произведен осмотр недостроенных больничных корпусов № 1, 2, 3, 6, 7, 10. В большинстве зданий все основные работы были закончены. Не окончены оказались лишь работы по подключению электрического снабжения, водопровода и канализации (их по договору с конторой Млынарского планировалось завершить к 1 мая 1915 г.). Всего контора Млынарского согласно счету выполнила работы на сумму 411,2 тыс. руб. (общая смета составляла 475 тыс. руб.). Техническое обслуживание переданных под казармы корпусов и наблюдение за их отоплением принял на себя подрядчик. Чердаки, клозеты, ванные и хирургические комнаты были заперты. Вскоре под казармы для нижних воинских чинов был отдан и корпус № 4 – соответствующее постановление Иваново-Вознесенского распорядительного комитета последовало 26 февраля 1915 г.

Но вскоре строительная контора забила тревогу – закрытие клозетов привело к тому, что проживавшие в больничных корпусах солдаты 199-го запасного пехотного полка стали использовать для отправления естественных потребностей прилегающую территорию. Согласно заявлению конторы М.К. Млынарского от 19 февраля 1915 г., занятые под казармы здания оказались «в очень антисанитарных условиях». В котельных помещались жены солдат (большинство которых было уроженцами Шуйского уезда). Полы в них застилались соломой, «которая промокла, гниет и издает зловоние». В отхожее место была превращена котельная при корпусе № 10, испражнениями были загажены пустые корпуса № 4, 5, 9 и 11. Это вызвало справедливые опасения, что «при наступлении теплой погоды» воздух в казармах «будет невозможным». Судя по всему, воинское начальство приняло своевременные меры по устранению указанных в этом заявлении недостатков, поскольку осмотр казарм, проведенный 12 марта 1915 г. городской комиссией выявил, что их санитарное состояние вполне удовлетворительное. Правда, представитель строительной конторы М.П. Вонсович протокол этот подписать отказался. А вскоре между душеприказчиками и городскими властями возник конфликт относительно расходов на охрану материалов при недостроенных корпусах, перерасход на работы по достройке больницы (поскольку цены постоянно росли) и приведение в порядок корпусов после вывода солдат. В заявлении от 10 апреля 1915 г. душеприказчики просили принять все эти расходы на счет городского управления. Но Дума на экстренном заседании 9 июля 1915 г. решила отнести эти расходы на небурчиловский капитал. Аргументировалось это решение тем, что «перерасход вызван обстоятельствами, которые городское управление предотвратить не имело возможности». Кроме того, вследствие чрезвычайных военных расходов, городская казна попросту оказалась пуста.

Декретом ВЦИК «Об аннулировании государственных займов» от 21 января 1918 г. все займы, «заключенные правительствами российских помещиков и российской буржуазии» объявлялись закрытыми. В связи с этим Иваново-Вознесенская городская управа, обсудив вопрос о капитале Небурчилова на заседании 17 февраля 1918 г., признала, что наиболее целесообразным для душеприказчиков будет перевести небурчиловский капитал в ее распоряжение. В ответ те сообщали, что согласны передать его городским властям при «условии выполнения воли завещателя» согласно постановлениям душеприказчиков. Всего, согласно заявлению от 22 февраля 1918 г., что наличных денег на текущих счетах на достройку и обеспечение больницы им И.В. Небурчилова осталось 65,2 тыс. руб., а ценных бумаг – на 596,8 тыс. руб. Так небурчиловский капитал оказался в распоряжении советской власти. Проживавший в Небурчиловских казармах пехотный полк вскоре был расформирован, а больничные здания приспособлены под квартиры для преподавателей Иваново-Вознесенского политехнического института, открытого в августе 1918 г. Основное предназначение было возвращено им лишь в ноябре 1929 г., когда в них была размещена вновь открытая первая городская больница.

Егор Бутрин, главный археограф ГАИО